Неточные совпадения
«А вы что ж не танцуете? —
Сказал Последыш барыням
И молодым сынам. —
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«Спой,
Люба!» Не хотелося
Петь белокурой барыне,
Да старый так пристал!
И,
сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так
люба, так
люба, что и
сказать невозможно.
«Скотина», — мысленно обругал его Самгин, быстро и сердито перебирая в памяти все возражения, какие можно бы противопоставить Безбедову. Но было совершенно ясно, что возражения бесполезны,
любое из них Безбедов оттолкнет: «Не хочу», —
скажет он.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и
Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим
сказал...
В конце августа, рано утром, явилась неумытая, непричесанная
Люба Клоун; топая ногами, рыдая, задыхаясь, она
сказала...
Все так же бережно и внимательно ухаживали за Борисом сестра и Туробоев, ласкала Вера Петровна, смешил отец, все терпеливо переносили его капризы и внезапные вспышки гнева. Клим измучился, пытаясь разгадать тайну, выспрашивая всех, но
Люба Сомова
сказала очень докторально...
Люба наклонилась, подняла желтый лист тополя и, вздохнув,
сказала...
— Просто — тебе стыдно
сказать правду, — заявила
Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама говорят. Мне нужно уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.
— Он из семьи Лордугина, —
сказала Марина и усмехнулась. — Не слыхал такой фамилии? Ну, конечно! С кем был в родстве
любой литератор, славянофил, декабрист — это вы, интеллигенты, досконально знаете, а духовные вожди, которых сам народ выдвигал мимо университетов, — они вам не известны.
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы на эту тему, —
сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть в
любой момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в
любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел
сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
— А спроси его, —
сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что
любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а
скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
«Это все и у нас увидишь каждый день в
любой деревне, —
сказал я барону, — только у нас, при таком побоище, обыкновенно баба побежит с кочергой или кучер с кнутом разнимать драку, или мальчишка бросит камешком». Вскоре белый петух упал на одно крыло, вскочил, побежал, хромая, упал опять и наконец пополз по арене. Крыло волочилось по земле, оставляя дорожку крови.
«Мы на свое житье, —
сказал он, — благодаря бога и барина не жалуемся, а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на
любую здешнюю конурку.
Неприятие
любой земной тирании влечет его к Богу; при условии, однако, что этот Бог — тоже свободолюбец и вольнодумец, почти анархист: «Спасение, которое не было бы свободным и не исходило бы от человека свободного, ничего не
сказало бы нам», — говорит Бог — Пеги в «Невинных святых» (фр.).
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату, взять, что захочет, и никто ему ничего не
скажет. И этого мало: он может
любого человека сделать генералом и
любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…
В сентябре эта охота еще приятнее, потому что утки разжиреют и селезни выцветут; казалось бы, все равно, а спросите
любого охотника, и он
скажет вам, что убить птицу во всей красоте ее перьев, в поре и сытую — гораздо веселее.
— Старайся, старайся, старичок божий… — весело говорил он, похлопывая Кишкина своей тяжелой рукой по плечу. —
Любая половина моих рук не минует… Пряменько
скажу тебе, Андрон Евстратыч. Быль молодцу не укора…
— Пьяна? Вы говорите, что я пьяна? А хотите, я докажу вам, что я трезвее всех вас? Хотите? — настойчиво спрашивала Агата и, не ожидая ответа, принесла из своей комнаты английскую книгу, положила ее перед Красиным. — Выбирайте
любую страницу, —
сказала она самонадеянно, — я обязываюсь, не выходя из своей комнаты, сделать перевод без одной ошибки.
— Вот —
сказал он, протягивая руки то по направлению к гостям, то к Любке, — вот, товарищи, познакомьтесь. Вы,
Люба, увидите в них настоящих друзей, которые помогут вам на вашем светлом пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры к человеку, который только что выбился из того ужасного мрака, в который ставит современную женщину социальный строй.
—
Люба,
скажи мне… не бойся говорить правду, что бы ни было… Мне сейчас там, в доме,
сказали, что будто ты больна одной болезнью… знаешь, такой, которая называется дурной болезнью. Если ты мне хоть сколько-нибудь веришь,
скажи, голубчик,
скажи, так это или нет?
— Пусть
Люба скажет экономке, что ты ее берешь на сегодня к себе на квартиру.
— Нет, играй,
Люба, играй, —
сказал он, усаживая ее, — ты знаешь, как я люблю тебя слушать…
— Видит же бог! — воскликнул Абреев, сделавшийся из пунцового уже бледным. — То, что я вам говорю, это
скажет вам в
любой деревне каждый мужик, каждая женщина, каждый ребенок!
Пойдите на улицу — вам объяснит их
любой прохожий; зайдите в лавочку,
любой сиделец
скажет вам:"Кабы на человека да не узда, он и бога-то позабыл бы!"Все: и прокуроры, и адвокаты, и прохожие, и лавочники — понимают эти камни точно так же, как понимают их Плешивцев и Тебеньков.
Если он расположился, или, лучше
сказать, разлезся на довольно большом пространстве, то нельзя
сказать, чтобы к этому была какая-либо иная побудительная причина, кроме того, что русскому человеку вообще простор
люб.
Я уже
сказал выше, что читательское сословие народилось в эпоху всероссийского возрождения, благодаря громадному приливу простецов. С тех пор простец множится в изумительной прогрессии, но, размножаясь и наполняя ряды подписчиков, он нимало не изменяет своему безразличному отношению к читаемому. Чтобы убедиться в этом, стоит заглянуть в
любую кофейню.
— Ну, теперь ты ступай,
Люба, да смотри все
скажи. Ты ведь у меня большая грешница, — весело
сказал папа, щипнув ее за щеку.
— Ах, я не то хотел
сказать, — поправился Александров. — Но венчание было так великолепно, что
любая барышня позавидовала бы Юленьке.
— Я тебя не понимаю,
Люба, — разве это педагогично давать детям или,
скажем, юношам деньги на руки?
Это хоть у кого угодно справьтесь, у
любого головастика спросите: знаешь Ивана Хворова? — всякий
скажет, каков таков он пискарь есть!
— Елена Дмитриевна, —
сказал боярин, — полно, вправду ли не
люб тебе Вяземский? Подумай хорошенько. Знаю, доселе он был тебе не по сердцу; да ведь у тебя, я чаю, никого еще нет на мысли, а до той поры сердце девичье — воск: стерпится, слюбится?
— Ты так Варваре и
скажи, — уговаривал Рутилов. — Сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты лучше из моих сестер возьми, — три,
любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести
сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.
Стал читать и видел, что ей всё понятно: в её широко открытых глазах светилось напряжённое внимание, губы беззвучно шевелились, словно повторяя его слова, она заглядывала через его руку на страницы тетради, на рукав ему упала прядь её волос, и они шевелились тихонько. Когда он прочитал о Марке Васильеве —
Люба выпрямилась, сияя, и радостно
сказала негромко...
Теперь: берём
любую книгу, она составлена из слов, а составил её некий человек, живший,
скажем, за сто лет до сего дня.
Люба взглянула на него и, тихонько шагая вдоль комнаты, с явным недоумением
сказала...
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой и слепой, а если она
скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в
любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет, как идет.
— Заметьте, —
сказал Филатр, останавливаясь, — что Браун — человек дела, выгоды, далекий от нас с вами, и все, что, по его мнению, напоминает причуду, тотчас замыкает его. Теперь — дальше: «Когда-то, в счастливый для вас и меня день, вы
сказали, что исполните мое
любое желание. От всей души я надеялся, что такая минута не наступит; затруднить вас я считал непростительным эгоизмом. Однако случилось, что мой пациент и родственник…»
— Как
сказать, вернее будет, что не верю, а все-таки почем знать? Говорят, бывают случаи… Даже в умных книгах об них напечатано. А вот тому, что твоя бабка говорила, так совсем не верю. Так и
любая баба деревенская сумеет поворожить.
— Слышишь, что я тебе
сказал?.. Я ничего не забыл… Выбирай из
любых.
— Андрюшка! —
сказал Кручина одному из слуг. — Отведи его на село к приказчику;
скажи, чтоб он угостил его порядком, оставил завтра отобедать, а потом дал бы ему
любого коня из моей конюшни и три золотых корабленика. Да крепко-накрепко накажи ему, — прибавил боярин вполголоса, — чтоб он не спускал его со двора и не давал никому, а особливо приезжим, говорить с ним наедине. Этот колдун мне что-то очень подозрителен!
— Силой выдадут! Уж коли старый забрал что в голову, вой не вой, а будет, как ему захочется… Я давно говорю тебе: полно спесивиться, этим ничего не возьмешь… Ты мне одно только
скажи, — нетерпеливо произнес Гришка, — одно
скажи:
люб я тебе или нет?.. Коли нет…
Словом
сказать, возьмет из кучи
любой вопрос и без труда на него ответит.
Курослепов. Да по мне хоть сейчас. Ну,
скажи, кто тебе
люб, за того и ступай.
Параша. Кто люб-то мне?
Сказать разве? Изволь,
скажу! (Берет Васю за руку). Вот кто мне
люб.
— Нет… вот что,
Люба, — тихо и просительно
сказал Фома, — ты не говори мне про нее худо… Я все знаю… ей-богу! Она сама
сказала…
— Са-ама?! — удивленно воскликнула
Люба. — Какая… странная! Что же она
сказала?..
Приехав в дом крестного, Фома застал
Любу одну. Она вышла навстречу ему, и было видно, что она нездорова или расстроена: глаза у нее лихорадочно блестели и были окружены черными пятнами. Зябко кутаясь в пуховый платок, она, улыбаясь,
сказала...
—
Люба! — тихо
сказал Фома.
Фома не любил дочь Маякина, а после того, как он узнал от Игната о намерении крестного женить его на
Любе, молодой Гордеев стал даже избегать встреч с нею. Но после смерти отца он почти каждый день бывал у Маякиных, и как-то раз
Люба сказала ему...